КИНОШНОЕ ПРОРОЧЕСТВО

Порой слышим, что многие сюжеты советского кино были не совпадающими с реальностью, как бы из области сказок. Особенно «бытовые», лирические.  Возможно отчасти это и так.

Но вот история моей женитьбы, думаю, вполне вписывается в драматургию советского кинематографа о «современном человеке». При том, что её напророчила заслуженная российская киноактриса. Судите сами. Перескажу «сценарий» со стороны как зритель.

Он – молодой комсомольский работник двадцати пяти лет от роду. Назначен районными властями руководить шефским ударным молодёжным отрядом на прополке овощей обширных совхозных плантаций у Москвы-реки. Каждый будний летний день с утра пораньше заспанные юноши и девушки, посланные с различных предприятий города, на большом автобусе выезжали на борьбу за урожай.

Кино без песни не бывает, и напрашивается мелодия из фильма о комсомольцах-добровольцах: «Хорошо над Москвою-рекой услыхать соловья на рассвете».

Надо сказать, работа была нелёгкой: в открытом поле под палящими лучами солнца на грядках, влажных после полива, согнувшись в три погибели, выдёргивать закореневшую агрессивную массу сорняков. И не пару-тройку часов, а весь рабочий день с перерывом на обед в совхозной столовой. Не каждый так сможет. И к тому же, этот сельский труд оплачивался до смешного дёшево – практически только на обед и хватало (благо родное предприятие продолжало выплачивать средний заработок). В таких условиях энтузиазм быстро улетучивается. И руководителю приходится возможности не только «кнута», но и «пряника» изыскивать. То соревнование между бригадами за вкусный торт устроить, то артистов в поле привезти, то в выходной экскурсионную поездку организовать. Но, так или иначе, сменяемость в отряде была высокой – больше месяца редко кто выдерживал. И только командир до ранней осени бессменно был в борозде. В общем, за кадром вполне может звучать песня «Выходил на поля молодой агроном...».

Её – Любашу, молодого бухгалтерского работника – направили в комсомольский отряд сроком на месяц на замену уже отработавшей свою смену подруге. Не нравилось ей всё – ранний подъём, неквалифицированный труд, жара, ветер, непогода, грязь, нескончаемые грядки, уходящие за горизонт... И этот шибко строгий, даже нудный комсомольский начальник, который постоянно крутится возле них – он, оказывается, давно знаком с её рядом работающей подругой. Очень уверенный в себе парень, наверняка семейный, детишек куча. Всё время подшучивает да подкалывает.

Хоть не в тему и как бы не к месту, но фоном можно пустить песню «...Парней так много холостых, а я люблю женатого».

Он – Виктор, – на самом деле не женат, но и не одинок. В отряде много симпатичных девчонок, но при установившемся на лето жизненном режиме для нового флирта как-то ни времени, ни сил не остаётся. Чем-то зацепила черноволосая Люба – подружка хорошей знакомой. Ладная, трудолюбивая, спокойная, скромная, но открытая. Непроизвольно чаще стал задерживаться рядом.

По законам жанра во время экскурсии в Суздаль, то ли случайно, то ли нет, они в автобусе оказались рядышком на одном сиденье. Всю дорогу болтали, шутили, пели песни. Но ничего большего. Не последовало и романтического продолжения. Виделись только в поле. Да и жили они в разных концах города – по прямой и то аж пятнадцать километров.

Пролетел месяц, и в последний день пребывания Любы в отряде, перед неизбежным расставанием, он неожиданно для неё, а может быть, даже и для себя самого, вдруг прилюдно, как бы полушутя-полусерьёзно, сказал:

– Я жду тебя в понедельник в 9 часов у ЗАГСа, пойдём подавать заявление.

Ну чем не киношный поворот сюжета?

Люба не знала, как отнестись к этому предложению. Он ей нравился, но к такому развитию событий она не была готова. Кроме как на работе и в той поездке, они не общались. И если всё так серьёзно – почему не пригласил на свидание в выходные дни? В итоге приняла эти слова как шутку.

В понедельник на работе, рассказывая о завершившейся командировке, поделилась с коллегами и этим эпизодом. Все нашли его забавным. Тем более что по понедельникам в ЗАГСе день неприёмный.

И вдруг телефонный звонок: молодой человек с обидой вопрошал, почему она не пришла, – он взял на работе отгул и уже давно ждёт у дверей брачного учреждения.

Пришлось объяснить ему, что так быстро серьёзные дела не делаются и надо хотя бы родителей поставить в известность, да и ЗАГС сегодня закрыт.

Он приехал к ней к концу рабочего дня. Весь отдел специально задержался на службе – ну страсть как любопытно увидеть необычного жениха.

Затем состоялось знакомство с её родителями (у него родителей уже не было). Сказать, что это стало громом среди ясного неба, – не сказать ничего. Он своей непринуждённостью и весёлым напором просто ошеломил будущих тёщу и тестя, застав тех врасплох.

На этой сцене экран гаснет, и через секунду – новые декорации.

Свадьбу играли 6 октября 1979 года на турбазе химкомбината в Берёзовке. Гостей около сотни, гуляли два дня, было весело... Если бы это был киносценарий, то тут на фоне радостных лиц молодожёнов и марша Феликса Мендельсона могли появиться титры: «Конец первой серии. Продолжение следует».

С той поры минуло много лет, уже давно и серебряную свадьбу отметили. В доме совет да любовь. Выросли и создали свои семьи сын Андрей и дочь Елена, растут любимые внуки Сонечка, Дашенька, Сашенька и Дима.

Спросите: кто бы мог заранее это всё предвидеть? Отвечу: актриса кино и театра, заслуженная артистка РСФСР Валентина Владимирова.

И вот начинается вторая серия, которую по хронологии можно вполне определить ныне модным английским словом «приквел» – то, что предшествовало показанному ранее.

В последних числах января того же 1979 года на Всесоюзную ударную комсомольскую стройку Воскресенского химкомбината прибыл агитпоезд ЦК ВЛКСМ «Ленинский комсомол». Он отсюда стартовал в железнодорожную поездку по молодёжным стройкам Советского Союза. Несколько красочно оформленных вагонов остановились на три дня на станции Воскресенск. В них разместились кинозал, книжный киоск и ещё что-то. А в купе – музыканты, танцоры, лекторы, артисты. Мне поручено денно-нощно помогать гостям в бытовых проблемах: поесть-попить и прочее, сопровождать на выступления в заводских цехах.

Здесь я познакомился с актрисой Валентиной Харлампиевной Владимировой. Тогда она была одной из самых снимаемых и любимых актрис советского кино, играла простых русских женщин, была настоящим мастером эпизодической роли. Её запомнили по фильмам «Председатель», «Женщины», «Не забудь... станция Луговая», «Любушка», «Самый медленный поезд», «Угрюм-река», «Шаг навстречу», «Тени исчезают в полдень» и многим другим. Незадолго до приезда в Воскресенск состоялась премьера кинокартины «Белый Бим Чёрное ухо», где Валентина Харлампиевна сыграла злющую тётку-соседку. А вообще она была женщиной доброй, весёлой, «незвёздной». С ней было легко и приятно общаться.

Наверное, и я ей понравился, потому что по прошествии трёх дней, при прощании, она подарила свою фотографию с тем самым псом Белым Бимом – Стёпой. И надписала пророческий автограф: «Дорогой Виктор! Желаю, чтобы наступивший 1979 год принёс Вам радость, удачу, счастье и пожизненно-верную подругу! 1-II-79. Ваша Валентина Владимирова». Потом улыбнулась мне и добавила: «Приглашайте на свадьбу. Приеду», – а на обороте фотоснимка дописала свой московский домашний телефон.

Через полгода пророчество сбылось – есть у незаурядных людей дар предвидения!

Об одном очень сожалеем с Любашей – постеснялись тогда провидицу нашего семейного счастья пригласить на свадьбу.

 

 

К ПОСЛЕДНЕЙ ИНСТАНЦИИ

В начале девяностых годов работал я директором медицинского центра. Однажды, дело было летом, понадобилось срочно выехать в Москву для решения служебных проблем.

Когда я садился в машину – вазовскую "шестёрку" – кадровик зачем-то всунула мне десяток трудовых книжек работников центра. Возвращаться в кабинет было некогда, да и, говорят, примета плохая. Не задумываясь, вложил я книжки в аккуратный портфельчик. А он, должен сказать, был добротный, достался мне как делегату одной высокой профсоюзной конференции. Кожа, конечно, не натуральная, но сделан был на совесть и красиво. Там, как всегда, лежало некоторое количество всяких служебных документов, и, вдобавок, моё водительское удостоверение. В общем, уложил все бумаги вместе и бросил портфельчик на заднее сидение. Водителем работал парень сноровистый, профессионал - часа через полтора мы уже прибыли к месту назначения, а вскоре, завершив казённые дела, решили кое-что закупить.

На выезде из столицы свернули к торговому центру. Остановились у обочины, что примыкала к скверу и пошли за покупками.

Минут через двадцать возвращаемся. Смотрим: обе правые дверцы машины открыты. Хватились – пропал мой замечательный портфельчик.

Что делать, где искать воров? Посуетились, побегали, ещё несколько раз посуетились – побегали… Всё без толку. А дело к вечеру. Так, "не солоно хлебавши", поехали домой.

Едем. Настроение ниже среднего. Портфель-то не жалко. Не жалко и бумаг. Даже водительские права не такая страшная потеря. Хлопотно, но дубликат можно выправить. Досадно за трудовые книжки. И объяснить людям эту пропажу невозможно, а уж восстановить – трудов не счесть – надо будет им оббегать все прежние предприятия и учреждения.

Про бессонную ночь рассказывать не буду, сами понимаете…

Утром говорю водителю: "Саша, собирайся опять в Москву. Будем искать пропажу. Воры, как известно, ненужное им сбрасывают. На это вся надежда. Может, хоть что-то из документов найдём". Саша посмотрел на меня хоть и скептически, но с большим сопереживанием.

Поехали…

Сквер у магазина оказался не такой уж маленький – скорее всего это был край парковой зоны. Стали мы его "утюжить" – прочёсывать вдоль и поперёк.

На третьем часу водитель, не очень веря в нашу удачу, явно притомился. Стал напоминать, что пора бы и передохнуть-перекусить. Я же был полон решимости "прошерстить" хоть весь парк.

Полчасика спустя и меня стал одолевать Сашин скептицизм. "Ладно, – говорю парню, – иди к машине, а я сейчас ещё вон по той тропинке пройдусь и домой поедем".

Саша побрёл к стоянке, а я встал на дорожку и в отчаянии обратился к последней инстанции, к Всевышнему – хотя набожностью и не отличался: "Господи, наказал Ты меня грешного за ротозейство или какие другие проступки, но коллеги-то мои, медики, за что пострадают – они ведь людям столько доброго делают. Прости меня, помоги найти пропажу". И ещё что-то говорил, обещал, умолял… Так как настоящих молитв не знал, то монолог мой был недолог, но искренен.

Вознеся мольбу, направился вглубь парка. Иду и намечаю: "Вон до той наклонённой берёзы дойду – там на земле, похоже, что-то белеется, и всё – вернусь к машине". Не поверите: ноги сами несут, до берёзы ещё добрая сотня метров, а в голову уже пришло озарение – там то, что ищу. Так и есть! Лежит куча моих бумаг, только немного ветром размётанная. Слава Богу, что дождя не было. Вот и дорогие мне трудовые книжки. Всё собрал. Пропали только портфель и водительские права.

…Через месяц и права мне совершенно бескорыстно вернул москвич, нашедший их в глубине парка. Видимо, всё-таки "там" поверили искренности моих молитв. А иначе за что же явлены все эти чудеса.

 

СТРАСТИ-МОРДАСТИ

Известно, что человеческая память – дама капризная. Порой не можем припомнить событий прошлой недели. А то вдруг – из-за случайной безделушки, незначительной фразы, нежданной встречи – нахлынет нечто из давно забытого, далёкого…

До поступления в столичный вуз жил я в небольшом лесном посёлочке. Это сейчас Подмосковье плотно заселено, а в середине ушедшего столетия о дачах и загородных домах люди даже не мечтали. Школа находилась в соседней деревне – в трёх километрах: сначала надо было пройти лесом, потом полем, через речку и снова полем. Зимой метели заставляли нас, ребятню, всякий раз наугад торить новый путь, проваливаясь в сугробах по самую грудь. Через речку наши родители строили каждый год «лавы» – дощатые мостки, которые в разлив благополучно сносило ледоходом. Поэтому по весне дорога к знаниям удлинялась втрое – через автомобильный мост. Всё бы хорошо весной: солнышко пригревает, птичий гомон, пора берёзового сока, но…

Весенний поход в школу и обратно проходил через старый погост. В пору моего детства страшилки были другие. Не то что сегодня – отморозки да маньяки. Мы тогда в ночном полумраке зловеще-замогильным шёпотом пересказывали друг другу истории про кровожадных мертвецов, злых колдуний, леших, вампиров и прочую нечисть. И ведь был однажды случай, когда я, кажется, испытал всю эту жуть наяву: леший меня по болотам два долгих круга водил. Но об этом как-нибудь в другой раз.

Учились мы в две смены, так что либо утром затемно идёшь через кладбище, либо вечером. Что такое уличное освещение, мы, конечно, знали – у нас на столбе около бараков тоже фонарь маячил. Но за пределами его жёлтого круга единственными источниками света оставались луна и звёзды. У луны свой строго заведённый график, посему зачастую довольствовались только звёздами, если небо, опять же, было безоблачным. Но всё это я повествую пока лишь для понимания общей обстановки.

С внешним миром нас связывал и автобусный маршрут. Он проходил километрах в трёх от посёлка. За околицей на пути к его остановке нужно было преодолеть глубокий овраг. А дальше сплошной стеной стоял лес, не знавший в своей чащобе ничего про санитарную рубку и уборку сухостоя. Через дебри вела узкая лесная тропа с колдобинами, выпирающими из земли оголёнными щупальцами корней и непересыхающими лужами, подпитывающимися близким болотом.

По этой вот стёжке некоторые жители посёлка с утра пораньше направлялись на работу в районный центр или в Москву. Была среди них и моя мама. Нас у неё росло семеро: шесть сыновей и дочка. Среди братьев я – меньшой. Отец наш из жизни ушёл рано, когда мне было пять лет, а сестрёнке – два годика. Чтобы прокормить ораву ребятишек, мама ездила на работу в город – сначала автобусом, затем электричкой. Возвращалась уже вечером. А осенью смеркается рано. Идти одной тёмным лесом и так не очень-то приятно, а вдобавок ещё руки тянет сумка с провизией – поселковая продуктовая палатка имела набор известный: хлеб, чаще вчерашний, карамель, печенье да лимонад с водкой.

Было мне в то время уже лет одиннадцать-двенадцать. Старшие братья вечерами, понятно, всегда заняты. Встречать маму с работы – обязанность младшего. Жутковато было маме идти лесом от остановки одной – да и мне было жутко её встречать.

В тот осенний день погода была пасмурной, накрапывал дождь. Опустились сумерки, когда я отправился встречать маму.

В лесу не видно ни зги. Но это как-то уже привычно. Под ногами разглядеть ничего нельзя, да, собственно, в такой темени и под ноги смотреть бесполезно.

Стезя знакома до мелочей. Я шёл, глядя на чёрные вершины деревьев, чуть заметные на фоне тусклого неба. Память подсказывала, что вот у этой кряжистой сосны, например, так высоко выпирают мощные корни, что не мудрено и споткнуться, а возле этих берёз на дороге грязевой провал, да такой, что того и гляди утонешь. И такие приметки по всей дорожке: где обойти, где перелезть, где перешагнуть. В общем, своя дорожная грамота.

Встретиться с кем-то на тропинке почти никакой вероятности – интервал движения автобуса до часа и больше. Иду, по обыкновению про себя стишки разные декламирую, о страхе и подумать боюсь. Тишина неимоверная, птиц не слышно, только ветер над вершинами посвистывает, да поскрипывают и потрескивают изредка стволы деревьев.

И вдруг слева от тропы послышались нарастающий хруст веток и пофыркивание. Леший! А может, медведь? Рассказывали, что у Дикого озера норы огромные видели. Стою и не шевелюсь…

Внезапно в паре метров на уровне моей головы из чащи подлеска вываливается продолговатая, покрытая шерстью скуластая морда с большими ушами и раздутыми ноздрями. Шумно втягивает воздух и громко фыркает. Ужас, оторопь, сердце – в пятках.

В упор уставились чёрные провалы глазниц. А сзади ещё одно чудище, но чуть ниже ростом. И тоже в мою сторону тянется.

Ошарашенный, я замер – ни жив, ни мёртв. Противостояние и обнюхивание длится, скорее всего, несколько секунд, но для меня – долгие минуты, а то и часы. Дышал ли я – не знаю, но звуков точно не издавал.

Нежданные чудища, вновь громко фыркнув, отступили и опять, хрустя ветками, пропали в чащобе.

Не сразу до меня дошло, что это были лоси, хотя и раньше я видел сохатых, но только издали. Придя в себя после этих страстей-мордастей, бежал к шоссе уже вприпрыжку. Отдышался только у автобусной остановки.

Наконец издали сумрак прорезали фары автобуса. Вот он остановился, и тут же из раскрытых дверей вышла мама. Не помню уже, что я рассказывал ей про «лосиные» страсти, но сам случай запал в память на всю жизнь.

Через многие годы та лесная встреча аукнулась самым неожиданным образом. Жил я уже в городе. Однажды замечательный художник Николай Долгополов по какому-то поводу принёс мне показать свои пейзажные холсты. С радостью созерцал я добрые полотна мастера.

И вдруг вспышка из чуланов памяти: на одной из картин узнал моих давнишних знакомых. Это были лоси. Пара на вечерней заре. И как будто на той самой лесной тропе. Красивые, гордые, в пол-оборота в упор смотрели на меня. Отличие лишь в том, что на полотне не поздняя осень, а искристая зима.

Теперь сохатые со стены моей спальни каждые утро и вечер дарят мне щемяще-радостные воспоминания, мои детские страсти-мордасти.

  

ЗАТОЧЕНИЕ В «УНИВЕРСИТЕТАХ»

Давно подмечено, что если в жизнь вошёл душевный разлад, и трудно найти достойный выход из сложившихся вокруг тебя обстоятельств – обязательно привяжется недомогание, а то и болезнь. Как говорится: пришла беда – открывай ворота. Вот только что это? Расплата, наказание? А может быть благо, скидывающее давление своеобразным предохранительным клапаном и дающее возможность круто, без «потери лица» и с пониманием окружающими изменить жизненный курс? Поиску решений помогает и сопутствующая изолированность от повседневных раздражителей. Не сразу это принимаешь.

После окончания московского вуза, выбор места обязательной трёхгодичной отработки по распределению, у меня был не велик. В родной город направлений не было – профильных предприятий не значилось, а «блата» я не имел. Остаться в столице без предоставления жилья – это мотаться каждый день из дома в дальнем Подмосковье и полжизни провести в электричках. Или отправиться в захолустный посёлок инженером научно-испытательной станции известного московского НИИ, где крышу благоустроенную предоставляли. Согласился на последнее.

Посёлок оказался довольно современным: сплошь многоэтажки, соцкультбыт имелся, кругом молодёжь, работа в пяти минутах от дома. Что ещё надо бывшему студенту, не обременённому семьёй?

Поселили в комфортабельную двухкомнатную квартиру вместе с тремя молодыми специалистами из Белоруссии. Парни компанейские, добродушные.

Определили в отдел научно-исследовательских и опытно-конструкторских перспективных поисковых разработок. Согласитесь, звучит весомо. Положили оклад рядового инженера-конструктора в размере 105 рублей. Скромновато даже для середины 1970-х годов. Но я и раньше-то не шибко «барствовал» – родителей потерял рано, а потому кормил и одевал себя сам на стипендию, да подработку дежурным лаборантом.

Заместителем директора станции работал известный в отрасли учёный, изобретавший принципиально новую модель отечественного трактора, который обещал своего рода техническую революцию в сельском хозяйстве, да и не только там. Жуть как интересно! К тому же по окрестностям станции воочию накручивал километры некий прототип будущего чуда машиностроения.

Наш отдел был основным в этих инновациях. Но мало изобрести саму машину – надо доказать её полезность и будущую эффективность. И вот замдиректора выбрал меня для того, чтобы я занялся привязкой к новому трактору шлейфа производимых в стране сельскохозяйственных агрегатов: зерно-, картофеле-, хлопко- и прочих уборочных комбайнов, а равно других сеялок-веялок. И не просто назначили ответственным, но и включил в мою группу «агрегатирования» двух помощниц – инженера (кажется, с текстильным образованием) и техника-чертёжника. От такого доверия я начал «фонтанировать» идеями. Некоторые предложения начальнику казались фантастическими, но потом он их всё-таки принимал и уже спокойно выдавал за свои. Меня это мало задевало. Просто удивляло: ворчал, что это глупости – и вот… Всё по поговорке: «Сначала – бред, потом – вред, в конечном счёте – а как могло быть иначе!».

Сидя в кабинете, серьёзно заниматься механизмами и отслеживать отраслевые новации невозможно. Меня стали направлять в командировки на заводы, на заседания различных научно-технических советов. Сначала в Москве, затем в Таганроге, в Ташкенте...

Таганрог больше всего запомнился своей солёностью: солёный суп, солёное пиво, даже солёная водка – можно как-то вытерпеть, но солёная вода, солёный чай, солёный кофе!.. В общем, прелести приморского города.

Зимний, но солнечный Ташкент понравился больше. Изумил узбекский плов, которым угощали на приёме у заместителя министра сельского хозяйства Узбекистана. Золотистый цвет! Рисинка к рисинке! Волшебный запах! А вкус… – ум разъешь! Прошло сорок лет, а всё ещё чувствую его на языке. С тех пор, где бы ни угощали пловом – всегда вижу только рисовую кашу.

Казалось бы, всё складывается удачно и на работе, и в личной жизни – женским вниманием не был обделён, а к одной подруге даже чуть ли не жить переехал. Но часто снились места родные. Душа, как птица из клетки, рвалась туда, где вырос. Да и перспективы ближайшей женитьбы что-то не привлекали вовсе (не нагулялся ещё!), хоть молодым семьям здесь квартиры давали быстро. Стали мучить думы о вариантах освобождения от крепостной зависимости и возвращения домой. Но ничего реального на ум не приходило.

Права поговорка: за всё нужно платить! Спустя немного времени по возвращению из Ташкента как-то странно занеможил. Местный доктор определил желтуху. Звучало страшно. Тут же взяли под белы ручки и отвезли в неблизкий районный центр. Там сразу в отдельный блок инфекционного отделения. Врачебный приговор: полный карантин – месяц одиночного заточения.

Вот и представьте себе: энергичного 23-летнего парня запереть одного в казённо окрашенной и кафелированой комнате, из которой запрещён выход даже в больничный коридор. А на дворе зима, за окном тускло и тоскливо, от спецтамбура тянет холодом. Нет не только телевизора, но и радио. Поговорить и то не с кем. Жуть и тоска. В общем, приговорили. А ещё издеваются со своими уколами и анализами!

Товарищи из посёлка приехали в первый выходной, а потом пропали: не ближний свет кататься на автобусе, чтобы поглядеть через окно на человека, которого знаешь меньше четырёх месяцев.

А пассия, которая ещё недавно шептала о страстной любви и настойчиво намекала на желание выйти замуж, так ни разу за месяц неволи и не появилась. Должно быть, испугалась – заразный всё-таки. Я её не осуждал! Первое же испытание вовремя, наверное, нас развело. А неплохо было бы съесть чего-нибудь домашнего. Вот когда осознаёшь, что от родни далеко отрываться нельзя – даже по телефону никому не удалось сообщить о своей беде (не нынешние времена!). Но как-то перебился и на больничных харчах.

Времени уйма, бока уже отлежал, спать не хочется, людей вижу пять-шесть раз в день, да и те с медицинскими манипуляциями или со столовой посудой. Заглядывала несколько раз завотделением: нарисовать санбюллетень, начертить схему эвакуации при пожаре – мне не трудно.

Я мог бы от стерильной тоски сойти с ума, если бы не обнаружил стопу журналов. Слава тем сотрудникам, которые не уничтожали их, несмотря на карантинный режим. Это же, наверное, с точки зрения санитарии – рассадник инфекции. А может быть права народная мудрость: «Зараза к заразе не пристаёт».

Книги и газеты мне не были чужды и раньше – в детстве рядом с домом была хорошая библиотека. Но так, как в больничной палате, я не читал никогда – ни до, ни после. Названия всех изданий уже забылись, но точно помню, что многолетние номера журналов «Юность» и «Иностранная литература» я заглатывал от корки до корки – вплоть до выходных данных и состава редакционного совета. Там была целая палитра жанров. Читал всё подряд: поэзию, прозу, публицистику, рецензии, предисловия... Что-то было и сиюминутное, но больше, как теперь понимаю, стоящее. Это были «мои университеты». Калейдоскоп разнообразной информации не уступал настенному отрывному календарю-«численнику», который в моём детстве простым людям своей доступностью нередко заменял энциклопедии. Конечно, если бы не ограничение свободы выбора занятия и общения – вряд ли бы я переварил такой ворох литературы.

Теперь уже больше верю рассказам о том, что малограмотные, еле-еле окончившие церковно-приходскую трёхлетку революционеры начала ХХ века в тюремных камерах постигали определённый уровень образования, позволивший им впоследствии вершить государственные дела. Кажется, что сейчас возможность получения информации возросла неимоверно: телевидение, радио, интернет, печатные издания чудовищно заполонили нашу жизнь. Ан, нет! Нарастающий объём пролетающего через наши глаза и уши глотается, но сознания не достигает. Нет никакой мотивации его фильтровать и анализировать. При обилии информационного мусора может это и к лучшему?

Самое главное, месячное «заточение в университетах» располагало к спокойному раздумью о своих делах и проблемах.

Так или иначе: из больницы я вышел другим человеком. С «невестой» расстался сразу без выяснения отношений и надрыва. Представив в министерство предписание врачей о необходимости домашней диеты, получил нужное согласование и уехал в родной город, несмотря на подготовленный приказ о повышении в должности с полуторным увеличением оклада и соблазнением аспирантурой. Но, что более удивительно, к техническим пристрастиям вдруг добавились и гуманитарные, тяга к слову. И, кстати, недуг прошёл без последствий – наверное, первопричина его нашла разрешение.

Позже, через четверть века, в схожей, но более драматичной ситуации, я утвердился в мысли, что болезнь – это не столько испытание тела, в большей мере – это испытание души. Она во многом следствие движения в тупик. Можно, конечно, и лекарства горстями глотать, и на диету сесть, и отдыхать больше. Но вернее будет задуматься о чём-то более важном для тебя. А если отмахнуться, перетерпеть, упорствовать – клапан сорвёт. И кардинальность решения должна быть соразмерна серьёзности недуга.

Правда, смущает одна загадка: когда болит всё, как угадать – что от чего?..

 

БЕГЛЫЙ АРЕСТАНТ

Случилось это в самом начале 1960-х годов. Наш шлакоблочный барак в маленьком подмосковном лесном посёлке, где в многочисленных комнатах с общим коридором по-своему счастливо проживало более полусотни человек, имел большой чердак. Большой-то он большой, но бестолковый. У него не было пола – угольный шлак из котельной лежал россыпью прямо на подшивных досках, поэтому залезать на чердак, а тем более ходить по нему было рискованно, и родители нам лазать туда запрещали. Даже извечный для нашей запасливой души домашний хлам и то туда не клали, боясь обвала. Только изредка кто-нибудь в ненастье вывешивал бельё для просушки. Слуховые окна были забиты фанерой, поэтому сумрак никогда не покидал чердак.

Как-то осенью поутру на нашем чердаке вдруг кто-то обнаружился. Естественно, бабы (мужики же вечно чем-то заняты!) – кто побоевей – с опаской, поднялись по лестнице, чтобы дознаться: кто и зачем свалился на наши головы. Отродясь такого не бывало! Да и дети кругом: как бы непрошеный гость их не обидел.

В потёмках разглядели забившегося в угол долговязого, худого паренька. Мне, тогда ещё может быть восьмилетнему, и то он показался совсем молоденьким и болезным. Затравленно сжавшись, он признался, что сбежал из-под ареста.

Стали думать, что делать с беглым. Заявить в милицию? Но чувств опасности парень не вызывал, и материнская жалость к хворому и голодному пересилила законопослушание.

Надо иметь в виду, что в «ту пору чудесную» куда ни кинь – бывшие узники промеж соседей не были в диковину – многие тогда сиживали отнюдь не за злодейства.

Женщины тут же понанесли бедолаге нехитрой снеди, и тот с жадностью накинулся на неё. Долгонько, видать, не ел…

Новость взбудоражила весь двор, но никто так и не додумался позвонить «куда следует».

И это притом, что двери почти всех барачных комнат не имели запоров ни днём, ни ночью. Скажете: подумаешь, что можно было в то время у простых трудяг взять? Положим, взять в доме всегда что-то можно: не в кромешной же нищете жили – скарб всё же кое-какой был, одежда там, часы, радио, припасы и тому подобное. Просто детей было в семьях много – двери за ними открывать-закрывать замучаешься, никаких ключей не напасёшься. Да и доверие к соседям было почти безграничное – хорошо ведь знали, кто чем дышит за тонкими-то перегородками. Чужие в лесном посёлочке – редкость.

Так и прожил три дня в своём убежище на общественных харчах юный уголовник. Какой уж там грех за ним водился, не ведал никто, но вёл он себя тише воды – ниже травы.

А тут на общую беду вышел из очередного запоя бывший участковый – изгнанный в своё время из органов толи за пьянство, толи за бессовестное использование своих властных полномочий, потому не особо жалуемый соседями. Он-то и «стукнул» бывшим коллегам, и участь горемыки была решена.

Других за недоносительство – не привлекли…

 

ТАРАСИК

 Вы тоже, наверное, видели горе тех, кто потерял домашнего любимца – собачку или кошечку. Хозяева не могут найти себе места, страшно переживают, ночами не спят. Помню, и сам испытал нечто похожее, когда померла черепаха, жившая у нас лет восемь.

Рептилию эту купили под слёзные мольбы сына, горячо уверявшего, что будет ухаживать за ней вечно. Но, как водится, хватило его лишь на пару недель. Затем обихаживать живность – кормить, поить, купать, выгуливать, убирать помёт – как-то само-собой легло на мои плечи, потому что дал себя уговорить. Сын не совсем от забот устранился – нет. Он с завидным красноречием писал сочинения о забавной жизни черепах, за что получал в школе довольно высокие оценки.

После печального погребения, смахнув набежавшую скупую мужскую слезу, я окончательно зарёкся заводить в доме зверушек.

Домашние животные тоже разные бывают. И сколько же о них бытует историй и баек…

У моих друзей в студенческом общежитии как-то завёлся мышонок.

Сам по себе факт удивительный – откуда, если у парней припасов хоть шаром покати? Там всё съедобное в один миг сметалось. Студентов сытых не бывает! Но мышонок об этом не знал.

Ещё удивительней было то, что он оказался храбрым: ближе к ночи выбегал из-под шкафа и в полумраке пыльной лампочки, морща нос, с любопытством озирал, блестя чёрненькими глазками, людское хозяйство. Поначалу он далеко от своего убежища не отходил, но со временем вполне освоился.

Парни тоже постепенно привыкли к смышлёному соседу. Стали делиться своим пайком: кусочками хлебца, сальца, другой провизией. С чьей-то лёгкой руки к нему прилепилось имя Тарас – Тарасик.

В угоду новому постояльцу пришлось даже отказаться от традиции выключения света броском тапки по выключателю – как бы ненароком Тарасика не зашибить. Только представьте: последний отходивший ко сну должен был тащиться к выключателю и уже в темноте возвращаться в свою кровать.

И длилась бы та идиллия, может быть, все студенческие годы. Но однажды Тарасик не вышел из-под шкафа. Сперва не придали этому значения: мол, нашёл себе подружку – погуляет-погуляет с ухажёркой, да и вернётся в мужскую компанию. Но день прошёл, два – гулёна не возвращался. Тут невзначай заглянули в шкаф: на нижней полке под упавшим сверху хламом лежал погибший Тарасик.

Горевали сильно. Поминки по Тарасику справляли аж три дня…

 

Виктор Лысенков

Виктор Лысенков на Проза.ру